Просматриваю в контактусе страницы бывших одноклассников. Они сильно изменились.
Я уже не знаю этих людей.

---

У котёнка открылись глаза. "Знаменательное" событие было отмечено писком - запаниковало дитё.

@темы: мгновение жизни

---

Яна Вагнер "Анна говорит"

В день, когда мне предстоит тебя встретить, я выхожу из дома раньше обычного, чтобы можно было пройтись пешком по набережной; у меня встреча в высотном здании — я не люблю высотные здания и не люблю встречи, и обещаю себе придумать способ, как в будущем избежать и того, и другого. Войдя в лифт, я уже вижу тебя, но ещё не знаю, кто ты, и успеваю подумать, что не люблю ездить в лифте с незнакомыми людьми, что вообще не люблю лифтов — моя квартира на третьем этаже и я всегда хожу пешком, но в этом здании у меня встреча на двадцать седьмом, поэтому я нажимаю кнопку 27, готовясь провести несколько неловких минут в этом ограниченном пространстве, в котором не за что зацепиться взглядом, кроме другого человека, и старательно избегая смотреть в твою сторону.

Когда кабина вдруг дёргается и останавливается так резко, что у меня подгибаются колени и из рук выскальзывает портфель с бумагами, раздаётся длинный металлический лязг. Я представляю себе: стальной канат, на котором висит наша остановившаяся между этажами кабина, распадается на отдельные струны, как плохо заплетённая коса; одна из струн уже лопнула, издав тот самый зловещий лязгающий звук, за ней, одна за другой, лопаются остальные, и кабина летит вниз, набирая скорость, чтобы с оглушительным грохотом удариться о нижние перекрытия и превратиться в груду искорёженного металла. Я вижу это настолько отчётливо, что могу представить себе позу, в которой буду лежать под рваными кусками железа, свои раздробленные кости и вкус крови во рту.

Я открываю глаза и вижу, что сижу в своей светлой юбке прямо на полу лифта, подогнув под себя ногу. Совсем близко я вижу твоё встревоженное лицо — ты сидишь на корточках возле меня, держишь меня за плечи и что-то говоришь, но звук пока ко мне не вернулся и я тебя не слышу; я не вижу крови и разрушений и делаю вывод, что мы пока не упали, — правда, почему-то я до сих пор не могу вдохнуть. Голос появляется словно издалека — ничего страшного, такое случается, мы просто застряли, я смотрю на твои губы и понимаю, что эти слова произносишь ты. Мне становится немного неловко, и я пытаюсь сказать — я ненавижу лифты и высотные здания, — но не уверена, что ты слышишь меня. У вас паническая атака, говоришь ты, попробуйте отвлечься и, главное, дышите, иначе мне придётся делать вам искусственное дыхание, а это не очень удобно, потому что мы незнакомы, давайте так — пока вы снова не отключились, я должен хотя бы назвать вам своё имя — и ты представляешься. Я пытаюсь произнести своё имя, но в этот момент жуткий лязгающий звук повторяется, и кабина рывком опускается ещё на метр или два — здравый смысл опять покидает меня, и когда я в очередной раз открываю глаза, я вижу — крупно — золотистые нитки, составляющие узор на твоем галстуке, немного думаю о том, что ты приятно пахнешь, теперь твой голос звучит иначе, потому что моя голова прижата к твоей грудной клетке, — знаете что, говоришь ты, по-моему, нам придётся тут посидеть какое-то время, у меня есть с собой неплохая книжка, но мне почему-то кажется, что для вас было бы полезнее поговорить о чём-нибудь, так что вот как мы поступим — вы рассказывайте, а я буду вас слушать — говорите о чём угодно, к примеру, расскажите мне о себе — кто вы такая, сколько вам лет, где живёте, что вы любите, чего не любите — ладно? Меня зовут Анна, быстро говорю я, чтобы опять не потерять сознание, и я не люблю лифты и высотные здания.

Я не люблю общественный транспорт — бессмысленное скопление чужих друг другу людей, вынужденных сидеть, соприкасаясь бедрами и локтями, смешиваясь запахами, пересекаясь взглядами, и поэтому от моего дома до работы всего пять кварталов пешком, а на случай, если понадобится попасть куда-то еще, я купила машину — в центре её трудно парковать, но мне проще полчаса кружить вокруг нужного места в поисках парковки, чем спуститься в подземку и проехать две остановки.

Понимаю, говоришь ты, не останавливайтесь, я слушаю.

Я не люблю большие компании, в которых люди одновременно перекрикивают друг друга, и громкую музыку, которую никому не приходит в голову сделать потише, — иногда мне кажется, что её нарочно включают, чтобы паузы, которые может понадобиться заполнить словами, не возникали совсем, сквозь какофонию громких звуков можно успеть вставить только небольшую шутку, остроумное замечание или короткую сплетню, иногда люди вообще не успевают расслышать друг друга, но не переспрашивают — чтобы казаться вежливыми, они просто делают приветливые лица и кивают или смеются, если им показалось, что не расслышанные ими слова должны были быть смешны, — на самом деле, им всё равно не интересно, чего именно они не расслышали; я не люблю терять время.

Ты говоришь — мне кажется, нам не помешало бы немного позитива, может, расскажете, что вы любите?

Я люблю свою жизнь — неискренних и лишних людей я давно сбросила, а те, кто остался, знают меня так хорошо, что мне одинаково легко молчать и разговаривать с ними, за годы я и мои друзья научились не требовать друг от друга больше, чем было бы благоразумно, не вмешиваться в жизнь друг друга, не давать бестактных советов и делать перерывы между встречами, достаточные для того, чтобы не уставать от общения; я люблю свой дом — трёхметровые потолки, широкие подоконники, скрипучий паркет — одно время все настойчиво советовали мне продать, обменять, переехать, кому нужен этот центр города, ни с коляской погулять, ни собаку вывести, зачем вам двоим столько комнат, и я отмахивалась, пока они не отстали, — у меня нет собаки, дети вырастают, а для счастья не нужно много денег, нужен просто дом, к которому ты привыкла и в котором тебе хорошо.

Я люблю свои платья, свои кольца и духи — женщина состоит из сложных мелочей, цветов и ароматов, до тридцати мне достаточно было подкрасить глаза и губы, теперь красота составляется из множества мелких штрихов и деталей, но каждый — на месте, к тому же, теперь я знаю все правила — всё, что раньше казалось мне непостижимым и трудным, вдруг разложилось, как пасьянс, — я знаю, что нужно говорить, как нужно молчать, когда улыбнуться, моё выражение лица и голос повинуются мне беспрекословно. В тридцать девять мне не дать и тридцати пяти. От мамы мне достались тонкие щиколотки и запястья, благодаря которым я выгляжу стройной, даже если позволю себе несколько вечеров подряд плотный ужин — мне нравится есть, и — даже если некому — я люблю готовить, включить музыку погромче, зажать сигарету во рту, налить бокал вина и приготовить что-нибудь сложное, мне не нравятся рецепты, рассчитанные на четверть часа, я люблю замысловатые блюда готовить которые — как рисовать картину, это почти танец — растереть в пальцах пахучие специи, что-нибудь мелко нарезать, отхлебнуть из бокала, попробовать соус, зажечь новую сигарету — правда, когда всё готово, у меня нередко пропадает аппетит, а Анюта редко ест дома — её почти никогда нет вечерами, — и я закатываю еду в целлофан и ставлю в холодильник, где она вянет до тех пор, пока её уже не жаль выбросить. Я не люблю есть сама всё, что готовлю, — иначе меня не спасут даже мои запястья и щиколотки.

Анюта, это кто, спрашиваешь ты. Анюта, отвечаю я, это моя дочь.

Наверное, мне уже сложнее выглядеть свежей по утрам — например, я давно знаю, что четвёртый виски, выпитый накануне, уберёт блеск из моих глаз и кожи на весь следующий день до самого вечера; правда, это не страшно, потому что янтарная искристая односолодовая линза, сквозь которую виден только безопасный кусочек жизни, как раз к четвёртой порции мутнеет и делает мысли тяжёлыми. Впрочем, я могу себе позволить нарушить и это правило — мне не нужно выглядеть свежей по утрам, я просыпаюсь одна. Мне неудобно просыпаться в чужой постели, я не люблю смотреться в чужое зеркало в ванной, надевать вчерашнее платье — мне нужны моя спальня, моя утренняя чашка кофе в тишине, мои мягкие полотенца; все было проще, пока Анюта была маленькой, — после того, как она ложилась спать, мне достаточно было просто закрыть дверь в детскую, чтобы получить дом в свое полное распоряжение, и за час до её пробуждения никого уже не было, только я и она, а теперь она поздно ложится и среди ночи, хлопая дверьми, может прошлёпать в ванную босиком, в мятой футболке, так что, когда мне нужен мужчина, мне проще уехать из дома и вернуться поздно — это совсем не трудно, найти себе любовника, который не стремится знакомиться с твоей дочерью и остаться у тебя ночевать, мне нравятся мои мужчины, они такие удобные.

Ого, говоришь ты, наверное, чтобы просто что-нибудь сказать, вероятно, ты немного растерян — кто бы мог подумать, что незнакомая женщина в лифте станет говорить с тобой о своих любовниках, но меня уже не остановить, и потом — я не вижу твоего лица — я по-прежнему смотрю на твой галстук.

Я люблю свою работу — когда-то она стоила мне нервов и усилий, но теперь, спустя много лет, в ней почти не осталось неприятных сюрпризов, неразрешимых проблем, сложных задач — я точно знаю, с чего начнётся мой день и чем он закончится, всё, что мне приходится делать, я делала многие тысячи раз, и теперь мои ежедневные дела занимают всё меньше времени, я могу работать и одновременно думать о чём-то другом. Кроме того, у меня отдельный кабинет с маленькой кофе-машиной и пепельницей на столе, специально для меня в кабинете отключили датчики дыма, и мне не нужно больше выходить и слушать чужие разговоры в курилке, девочки из секретариата зовут меня Анна Сергеевна, и мне не обязательно теперь объяснять, почему я не хочу ходить на обед с кем-то из коллег, — иногда я не обедаю совсем, а иногда, под настроение, я выбираю какое-нибудь из множества рассыпанных по нашей улице маленьких кафе, в котором съедаю салат или суп, листая книгу. На нашей улице очень много офисных зданий, но ко мне за столик никогда не подсаживают чужих людей, даже когда кафе переполнено. Мне не обязательно торопиться с обедом — я могу задержаться и вернуться на час позже — никому не придёт в голову делать мне замечаний.

Хорошо бы вам ещё выбить себе право не ездить на встречи в высотные здания, раз вы так боитесь лифтов, говоришь, ты — ну простите, простите, я зря это сказал, я перебил вас, продолжайте.

Да, я не люблю высотные здания и ненавижу лифты, и обязательно придумаю, как избегать их в будущем. Жизнь становится намного проще, когда понимаешь, что именно доставляет тебе удовольствие, а что — нет, когда ты можешь разложить мир на две части — это я люблю, а это — не люблю, и отодвинуть вторую часть как можно дальше; мне понадобилось довольно много времени на то, чтобы понять эту простую вещь, но теперь я научилась никогда не заставлять себя делать то, чего не люблю, — даже когда мне кажется, что окружающий мир ждёт этого от меня. К моему удивлению, мир принимает все мои решения невероятно легко и совсем не сопротивляется. Есть только одна вещь, с которой я совершенно не знаю, как поступить, — последнее время мне кажется, что я больше не люблю свою дочь.

Я делаю паузу — но ты ничего не говоришь. Возможно, ты шокирован и раздумываешь над тем, как бы повежливее оттолкнуть меня, которая не любит свою дочь, от своего галстука. Может быть, ты не видишь в этом ничего плохого — предположим, у тебя тоже есть дочь и ты тоже её не любишь. А может, у тебя вовсе нет детей. Так или иначе, мне кажется неправильным оставить эту фразу без объяснения, и я продолжаю.

Боюсь, я не заметила, когда точно это произошло, в моей памяти нет водораздела — я не могу сказать себе — в её пятнадцатый день рождения я ещё любила её, а в шестнадцатый — уже нет, мне проще вспоминать фрагменты — я люблю её, когда ей два с половиной, и ночью она просыпается от плохого сна и босиком приходит ко мне в спальню, стоит на пороге, тихо всхлипывая, пока я не проснусь, я приподнимаю край одеяла, она с облегчением прячется под ним, я вдыхаю сладкий густой запах её волос, сжимаю в ладони обе её замерзшие пятки, мы засыпаем; люблю её, когда ей шесть, я наполняю ей пенную ванну, и она играет в ней, пока не остынет вода, — я оставляю дверь приоткрытой и каждые несколько минут заглядываю, даже если слышу её негромкую болтовню, она любит делать себе корону из мыльной пены, она похожа на мокрый персик, тёмные волосы мокрыми колечками лежат на лбу и на щеках, потом я вытираю её, заворачивая в большое жёлтое полотенце с капюшоном, она гладкая и блестящая, как пластмассовая куколка, и зажмуривается, когда я вытираю ей голову; люблю её, когда ей одиннадцать, она стоит перед зеркалом в моей спальне, я неожиданно вхожу, она отпрыгивает, скрестив руки на груди, и краснеет до корней волос — после длинного осторожного разговора я выясняю, что у нее начала расти грудь, один смешной розовый холмик пока больше другого, и она боится, что это некрасиво, что все будут смеяться, а потом мы примеряем с ней моё тёмно-синее шелковое платье, на которое она наступает, красим у зеркала губы, укладываем волосы; у меня много воспоминаний, которые я могу листать бесконечно, как альбом с фотографиями, у меня много доказательств моей любви.

Я не помню, в какой именно момент я замечаю, что моя сладкая девочка превращается в незнакомое, колючее существо, которое называет меня «Ма», хлопает дверью, швыряет вещи на пол, которое красит голову в ненатуральный чёрный цвет и оставляет спутанные пересушенные волосы на моей расчёске в ванной (а если я что-то не люблю, так это чужие волосы на моей расчёске), у которого плохая кожа с россыпью маленьких прыщиков на подбородке, от которого пахнет совсем не незабудками — входя к ней в комнату, я сразу же открываю окно, которое немедленно снова оказывается закрыто; она неестественно громко смеется в телефонную трубку так, что мне слышно даже сквозь закрытые двери, она носит стоптанные кеды, бесформенные трикотажные балахоны, засаленные кожаные шнурки на шее и ужасную пыльную холщовую сумку до колен; иногда, когда она позволяет обнять её, или когда мы, как раньше, вдруг смеёмся с ней над какой-нибудь глупостью, на какое-то мгновение я опять чувствую свою любовь, но в остальное время я не узнаю её лица, её голоса, её запаха, затаившись, я замираю в ожидании момента, когда она вернётся ко мне, но когда эта пугающая меня, чужая оболочка слетает с неё, как треснувшая скорлупа, на свет появляется незнакомая отстранённая молодая женщина, с которой мы неловко сталкиваемся каждый день под одной крышей, и мне начинает казаться, что я просто забыла момент, когда мою девочку забрали у меня и куда-то увезли, потому что её нет — нет нигде вокруг, кроме моей памяти, моих альбомов с фотографиями.

Знаете, это самый странный разговор, который у меня был в жизни, говоришь ты — я тебе верю, потому что я и сама никогда не веду таких разговоров, тут снаружи раздаётся какой-то шум, и я даже не успеваю испугаться (ты действительно отвлёк меня), как кабина приходит в движение, а потом двери открываются на одном из ближайших этажей, и мне приходится оторвать взгляд от твоего галстука (мне кажется, тебе стоило бы подарить мне этот галстук, — в любой из последующих дней, закрывая глаза, я смогла бы представить рисунок, который был на нём, в мельчайших подробностях) и взглянуть в лица людей, стоящих снаружи, на глазах у которых мы сидим на полу, обнявшись, среди разбросанных бумаг, выпавших из моего портфеля. Нам обоим кажется глупым закончить разговор именно в этом месте — ведь если предположить, что мы до сих пор сидим на полу лифта, он бы ещё продолжался — к тому же нам обоим хочется выпить, несмотря на то, что нет ещё и полудня; мы стоим возле лифта (портфель с собранными бумагами уже опять у меня в руке) и решаем, что тебе нужно отвезти меня домой — я живу недалеко и пришла сюда пешком, — чтобы убедиться, что я в порядке; мы одновременно вынимаем телефонные трубки и что-то объясняем людям на другом конце провода после чего направляемся к выходу и находим твою машину на парковке. Сидя на пассажирском сиденье, я недоумеваю, отчего мы не двигаемся с места, но ты ждёшь, пока я назову тебе адрес, и я почему-то удивлена, что ты его не знаешь.

К моменту, когда Анюта вернётся домой, я успею выпить намного больше четырех порций виски (впрочем, и ты тоже), какое-то время мне будет казаться неестественным сидеть на расстоянии от тебя и видеть твое лицо, пока я рассказываю, — я буду скучать по твоему галстуку, с которым знакома гораздо лучше, чем с тобой, и спустя несколько историй я предложу тебе сесть поближе, а ты с восторгом согласишься (в этот момент я подумаю о том, что, возможно, завтра как раз тот самый день, когда мне хотелось бы выглядеть свежей утром, какая жалость, что четвёртая порция виски давно позади). К этому времени мы уже будем на «ты», и я расскажу тебе почти всё, что помню о себе, — а о тебе не буду знать даже, женат ли ты (ты не женат).

Анюта выберет именно этот день для того, чтобы вернуться домой пораньше, и если она удивится тому, что видит на кухне нас троих — меня, тебя и твой галстук, к которому я всё-таки стараюсь держаться поближе, — то этого не покажет; мы воспользуемся её приходом для того, чтобы торжественно извлечь из холодильника накрытый целлофаном воскресный обед, который в воскресенье никого не заинтересовал, и немного поужинать; как ни странно, для нас с Анютой это будет первый семейный ужин за последний год. За едой мы с тобой, перебивая друг друга, расскажем ей об утренней лифтовой катастрофе, и в результате этого рассказа и этого ужина ни у кого — даже у меня — не возникнет сомнений в том, что тебе необходимо остаться у нас ночевать.

Она ужасно на тебя похожа, скажешь ты, когда она выйдет из кухни, пожелав нам спокойной ночи. На какое-то мгновение я не найдусь с ответом и мысленно представлю себе её маленькое хмурое личико со слипшимися от туши ресницами — она не смывает тушь перед сном и поэтому по утрам выглядит как худенькая неулыбчивая панда — на некоторых её детских фотографиях я действительно узнаю свои глаза и брови, свой подбородок, но если мы с ней и похожи сейчас, я этого не замечаю, — а после предложу тебе, наконец, рассказать что-нибудь о себе — должна же я узнать хоть что-то о человеке, с которым собираюсь лечь в постель. Вероятно, ты тоже думаешь о постели, поэтому твой рассказ будет короче моего, — слушая тебя, я отмечу про себя факт, что ты моложе меня на шесть лет, и с тревогой подумаю о том, что, кажется, это впервые меня беспокоит.

Всякому, кто считает, что секс на первом свидании редко бывает удачным, я порекомендовала бы заглянуть к нам в спальню в эту ночь — с другой стороны, наверное, это было бы неуместно. Утром мы попробуем ещё раз — просто чтобы убедиться в том, что ночная удача не случайна, — и ты обрадуешь меня тем, что запомнил мой вчерашний рассказ в лифте — то место, где я говорила, что люблю просыпаться у себя дома, а я удивлюсь тому, что мысль оставить мужчину ночевать у себя ни разу до этой ночи не пришла мне в голову. В этот день мы оба опоздаем на работу, но ехать всё равно придётся — второй пропуск подряд не смогу себе позволить даже я с моим свободным графиком; с утра нам будет неловко обмениваться телефонами или, что было бы ещё хуже, визитными карточками — этим стоило заняться накануне, но мы это упустили, — и к концу дня я почти привыкну к мысли, что чудесный эпизод моего спасения из лифта позади, и даже найду в нём некоторую логическую законченность, но вечером ты придёшь безо всяких звонков и останешься на ночь, и будешь приходить ещё и ещё.

Очень скоро — надеюсь, я не одна, кого удивляет, насколько скоро это всегда происходит, — ты станешь единственным (когда-то этим человеком была Анюта — не теперь, нет), кого я не смогу разделить на две части — люблю, не люблю, кто целиком — со всеми своими привычками, интонациями и словечками — поместится в одну половинку мира, который я так удачно разделила для себя. Ты будешь оставлять на моём зеркале в ванной брызги от пены для бритья, опаздывать к ужину, ты обязательно разобьёшь мою любимую чашку или ещё какую-нибудь безделушку, к которой я очень привязана, мои платья будут вечно соскальзывать с вешалок — и ты не станешь поднимать их — когда по утрам будешь доставать из шкафа свои рубашки, и, несмотря на всё это, я буду неприлично сильно любить тебя всего целиком, без условий. Мне будет очень легко проверить, люблю ли я тебя по-настоящему — я никогда не могла заставить себя откусывать с кем-то от одного яблока и даже в детстве всегда переворачивала его к себе нетронутой стороной, — надо попробовать это с Анютой мы очень давно не ели с ней одно яблоко на двоих — от твоего яблока я смогу откусить в любом месте, я даже с удовольствием съем огрызок.

Анюта станет чаще приходить домой пораньше, вылезать из своей берлоги, готовить с нами ужин — окажется, что идея с танцами вокруг еды ей тоже близка, просто танцевать со мной ей было не так интересно. Мы проведём бесчисленное множество вечеров втроём — сугробы, которые нанесло в последнее время в моём доме, с твоим появлением растают, и я снова увижу, какая она красивая, когда улыбается, как идут ей платья, в твой день рождения мы вместе пойдем ужинать — и я, как раньше, уложу ей волосы, и, стоя возле зеркала за её спиной, я наконец узнаю своё лицо — только на двадцать лет моложе — потому что у нас с ней будет одинаковое выражение глаз.

А потом я вернусь пораньше домой, или случайно войду в комнату, или просто отведу вдруг взгляд от экрана, когда мы будем втроём, лежа на ковре, смотреть телевизор — или нет, так было бы слишком банально. Давай, я лучше представлю, что ничего не произойдёт — совершенно ничего, просто я пойму, наконец, в чем причина её улыбок, её звонкого голоса, её ранних возвращений и новых платьев, и тогда я скажу тебе — это будет очень глупо, но, видимо, я скажу всё равно, потому что всем нам свойственно иногда произносить вслух вещи, которые не стоило бы озвучивать, — в общем, я скажу тебе, что мне сложно посчитать, какая цифра ближе к тридцати трем — тридцать девять или девятнадцать, и я не могу больше ждать, пока это посчитает кто-нибудь из вас. Думаю, ты на это скажешь мне, что единственный день, когда я была с тобой по-настоящему откровенна, — это день, когда мы застряли в лифте, — я подумаю, ну конечно, глупый, ведь я тогда тебя ещё не любила, разве ты не знаешь, что это смертельно опасно — быть откровенным с тем, кого любишь, — вот я попробовала только что, и ты сейчас увидишь, что из этого выйдет. Потом ты скажешь — обязательно — что любовь для меня — слишком сильное чувство, и посоветуешь добавить её в список вещей, которые я стараюсь отодвинуть от себя подальше, вместе с лифтами и высотными зданиями, — и я подумаю, она давно уже там, мой милый, она была там задолго до того, как я тебя встретила. А после этого ты уйдёшь — от нас обеих.

Если мы в чем-то и похожи с моей дочерью, так это в том, что нам обеим наверняка понравишься ты — и я бы очень хотела, чтобы ты это понял — как бы ни развернулась эта история, чем бы она ни закончилась, я её потеряю. Моя девочка, возвращения которой я жду так давно, никогда ко мне не вернётся. Понимаешь, я очень, очень скучаю без неё.

Поэтому, сидя в машине на пассажирском сиденье, в то время, когда ты ждёшь, пока я назову тебе адрес, я говорю тебе — знаете, я передумала, пожалуй, я вполне в состоянии дойти до дома пешком, спасибо за помощь — без вас я бы точно сошла с ума в этом лифте. Ты удивлён и как будто даже расстроен — наверное, какая-то часть из того, что я себе представляю, всегда просачивается наружу, и ты тоже увидел одну или две из моих картинок — интересно, какие именно, — и с сожалением открываешь мне дверь — вы уверены, вы точно не хотите, чтобы я вас подвёз, знаете, я подумал, мы могли бы просто выпить где-нибудь, всё-таки не каждый день удаётся избежать неминуемой гибели, и тогда я решительно качаю головой, улыбаюсь тебе и быстро иду прочь, чтобы не передумать.

Я говорила тебе, пока мы с тобой сидели на полу лифта и ты прижимал мою голову к своему галстуку, — жаль, что мне нельзя забрать его с собой на память — я не люблю терять время.

@темы: книги

---

Где-то найдено

@темы: о человеках

---

Все болеют :/

---

Ах, да... Знакомьтесь, это

Зельда

Зельда

@темы: мгновение жизни

---

Я зачем-то копирую в читалку 3760 книг о магии. Интересно, на какой стадии сумасшествия я буду, если всё это прочту?

---

Дэннис Этчисон - Ночной хищник

Маленькая девочка смотрела на север, на шикарные виллы и ресторан на пирсе, едва вырисовывавшийся в тумане. Высокие окна домов, словно кривые зеркала, отражали белесое небо в виде квадратиков; свои напоминали застывшие черные ноги, которые вышли из моря и замерли на ноябрьском ветру, чтобы уже никогда больше не сделать ни шагу.

Она гадала, придет ли Мария.

Конечно, первым делом она поспешила в загон, но Пебблса там не было. Наверное, Мария пришла раньше и увела его.

Может, за большие скалы к Си-Мэйнор или за пирс к лужам, оставшимся после отлива у мыса на окраине коттеджного поселка. Она не знала, когда заканчиваются занятия в школе Марии, и никогда об этом не спрашивала, но всегда умудрялась первой вернуться домой. К тому времени, когда прибегала Мария, она уже раскладывала уздечки или заделывала дыру в ограде какой-нибудь найденной на берегу возле сгоревшего дома деревяшкой. Так было всегда. Да, всегда. Из раза в раз.

Она побрела без цели вдоль пляжа, нашла прутик и остановилась, чтобы написать на мокром песке: К-О-П-П-Е-Р. После каждой буквы она вертелась на месте и хлопала себя по бокам, чтобы согреться. Но туман, густой, похожий на тюль, уже начал наползать на пляж. Она увидела, что пар от ее дыхания смешивается с туманом перед ее лицом, и весь оставшийся путь быстро прошагала, низко опустив голову. Она ничего не видела и только слышала, как холодные волны разбиваются о темные, облепленные мидиями камни.

Она оставалась с Коппером как можно дольше, приготовила корм для Пебблса, чтобы у Марии было меньше хлопот, когда та приведет его обратно. Коппер, казалось, был чем-то обеспокоен: взбрыкивал, бил копытом по песку и хотел, чтобы его выпустили из загона. Девочка попыталась объяснить, что уже слишком поздно для прогулок, но вместо этого вывела пони и повела его в обход скал через насыщенный щелочью ручей, который тек от коттеджей в океан. Когда они с Марией, бывало, осторожно переводили своих пони с одного осыпающегося берега этой речушки на другой, они любили представлять, что это Гранд-Каньон. Но на самом деле у нее просто не было настроения кататься верхом. Только не сейчас. Не с наступлением сумерек, когда вокруг клубится туман. И не в одиночестве.

Девочка продрогла, и ей стало еще холоднее, когда она поднялась по деревянным ступенькам и вошла через боковую дверь — ту, которая вела в кладовую, — и как мышка проскользнула в дом. Она начала закрывать дверь, чтобы не дать туману проникнуть внутрь, но потом решила оставить ее открытой для дедушки, который вот-вот должен был вернуться.

Из телевизора в гостиной до нее доносились голоса: те же, что она всегда слышала, возвращаясь из школы. Они много смеялись, хотя в них и проскальзывали нотки раздражения, когда их прерывала музыка или зуммер, а это, казалось, происходило постоянно. А еще они, вероятно, очень нервничали оттого, что их держат на программе так долго — день за днем, неделя за неделей. Иногда, конечно, один из голосов произносил правильные слова и выигрывал достаточно денег, чтобы купить себе свободу, и его отпускали домой. А на следующий день появлялся другой голос, новый и занимал место предыдущего. Они всегда звучали возбужденно и радостно, когда произносили правильный ответ, и тогда аудитория не смеялась, а зуммер не жужжал.

Она прошла по покрытому джутом полу и прошмыгнула на кухню. Остановилась, положив руку на дверцу холодильника. Обернулась и посмотрела назад. Диван и стул из ротанга, гора пепельниц, на стене часы и металлический гусь, на столе — блестящая черная пума, лампа в форме гавайского танцора, целующиеся голландские мальчик и девочка, в рамках фотографии плачущего клоуна и та, где мама и папа вместе. Она отвернулась. Открыла холодильник и налила себе стакан "Кул эйд".[99]

— Это ты, Дарси?

— Да-а, — сладким голоском отозвалась она, но не добавила бабушка.

— Ты еще не видела Марию? — (Дарси услышала, как бабушка, не дожидаясь ответа, начала выкарабкиваться из кресла.) — Мне надо поговорить с тобой, дорогая. Этим утром раздался очень тревожный телефонный звонок…

Бабушка явно направлялась к ней, хотя телевизор продолжал работать. "Это не к добру", — подумала Дарси.

За окном кухни опускался туман. Он был тяжелый, как дождь. Она даже услышала стук по низкой крыше… Нет, это бабушка семенит в своих шлепанцах на картонной подошве. Подожди минутку, я должна поговорить с дедушкой. Подойдет такое оправдание? Она отвернулась от окна и посмотрела на дверной проем, ожидая увидеть черные туфли и край платья в цветочек. Внизу, у самого пола, ее глаза уловили какое-то движение, но она знала, что это мог быть только туман.

С крыши доносился стук, ветер перебирал герань на перилах веранды. Туман добрался и туда. Можно было услышать, как он со всех сторон окружает дом. Медленно, нетвердой походкой на нее надвигалась бабушка.

И что-то еще, что-то еще.

Знакомый приглушенный стук.

Она быстро повернулась на звук и увидела двигающийся вдоль пляжа силуэт. Она сразу поняла, что это Пебблс. Пони спотыкался, пар от его дыхания и туман на мгновение рассеялись, и он стал ясно различим, как лунные камешки на мелководье у дамбы.

— Мне надо идти! — крикнула она, так и не сказав бабушка. — Мария привела Коппера. Ох уж эта девчонка!..

Она выскочила из дому, не закрыв дверцу холодильника и не дав бабушке возможности возразить. Она со всех ног мчалась к Марии и пони. Конечно, это была неправда, конечно неправда. Мария ехала на Пебблсе. Но это сработало.

— Эй, — окликнула она. И когда ответа не последовало, снова: — Эй!

Мария — маленькая, темная фигурка верхом на пони — потянула за удила и развернула Пебблса, его копыта шлепали по блестящему утоптанному песку. Она держалась ближе к воде, даже не приближаясь к дому Дарси, но на обратном пути вынуждена была проехать мимо. И вот теперь она вся напряглась и держалась отчужденно так, будто боялась встретить кого-то на пляже — может, себя, — кого-то, с кем она не сможет справиться.

— Привет, — сказала Мария, потому что должна была что-то сказать. Но выражение ее лица не изменилось.

— Ты сегодня осталась дома? — сделала пробный шаг Дарси. Она ждала и старалась, чтобы этого не было заметно. Будто она и не ждала вовсе. Она наклонила голову и наблюдала за тем, как ее ступни вдавливаются в песок. Отступила назад, следы от туфель начали заполняться водой. — Ну, ты, может, заболела или что-то в этом роде?

— Мне пора, — ответила Мария.

Вот такая она. Как-то раз, когда они играли, Дарси сказала что-то не так. И это было наверняка из-за ее слов, потому что ничего не произошло: они просто сидели, поджав коленки, и лепили бумажными стаканчиками куличики из песка. Мария перестала играть и посмотрела на море с этим ее спокойным, непроницаемым выражением лица, словно она слышит то, чего не слышит никто на пляже и вообще в целом мире. А потом она сказала точь-в-точь как сейчас: Мне пора. Встала, отряхнула руки и побежала. Побежала она не домой, потому что Дарси, хоть могла и не услышать, знала: Марию не звали домой. Вот такая она была, Мария.

Пони пошел дальше.

— Лучше не катайся сегодня больше, Мария! — крикнула Дарси. — Ма-ри-я, он вспотеет и наверняка заболеет, вот увидишь!

Мария не останавливалась.

— Хорошо, — сказала Дарси, глядя ей вслед, — Я подожду.

В загоне Мария спрыгнула с пони, но даже не подняла глаз, когда ее подруга наконец догнала ее.

— Какое тебе дело до Пебблса? — спросила Мария.

И только тогда Дарси заметила на правом боку Пебблса царапины, свежие глубокие царапины. Три параллельные линии разрезали его плоть, розовое мясо было еще влажным.

У Дарси перехватило дыхание.

— Мария! — Она забыла обо всем. — Кто это сделал?

Мария отошла в сторону. Она коснулась пальцами временной ограды — брезента, накрывавшего сено, — и села в тени развалин под морской звездой, которую кто-то наподобие распятия прибил к опоре большого дома много лет назад, когда он еще не сгорел. Твердые, заостренные, опаленные руки свай продолжали удерживать трухлявое, расслаивающееся дерево. Она уперлась локтями в колени, закрыла лицо руками и заплакала.

Коппер бочком подошел к Пебблсу, но тот отшатнулся, защищая поврежденный бок. Коппер фыркнул и потыкался в него мордой. Дарси потянулась за одеялом, чтобы набросить его на Пебблса, но заколебалась, подумав о ранах пони.

Она присоединилась к подруге, которая сидела под сгоревшим домом.

Через некоторое время Дарси сказала:

— Я расскажу дедушке. Он приведет ветеринара. Вот увидишь.

— Нет.

Глубоко внутри себя, там, откуда не выбраться звуку, Мария содрогалась от рыданий, и лишь слезы на щеках выдавали ее.

— Ладно, я сейчас схожу и принесу из дома цефиран.[100] И мы все сделаем сами. Мария, если хочешь, я схожу.

— Нет!

— Мария, — терпеливо продолжала она, — что произошло?

Узкие губы Марии едва шевелились.

— Это приходило. Ночью. Точно как ты и говорила.

— Что приходило?

— Ты знаешь что. Это… это…

— О нет! — У Дарси все сжалось внутри, словно она была в лифте, который слишком быстро опускается вниз.

У нее давно не возникало такого чувства, очень давно. Последний раз такое случилось, когда она была еще совсем маленькой, примерно в то время, когда уехали мама с папой. Она не очень отчетливо помнила это ощущение, на самом деле она даже не осознавала, с чем оно связано. Она только знала, что это было нечто, чего она не понимала и не могла понять.

— Не глупи. На самом деле этого не было. — Она говорила правду. Этого не было, этого не было. — Мария! Это просто выдумки. Ма-ри-я!

— Вот и мой папа так говорит, — продолжала темненькая девочка. — Но он считает, что ты все равно зло, раз заставила меня бояться его. — Она начала говорить быстро, захлебываясь словами, словно опасалась, что может услышать нечто и тогда ей придется уйти, не закончив. — Это ты, ты рассказала мне о нем, о том, как он приходит и смотрит на тебя в окно, и если ты плохая, тогда… ты знаешь. Ты знаешь, что он тогда делает, Ночной Хищник.

Ночной Хищник. Конечно, она помнила эту историю. Они всегда были. Истории, придуманные, чтобы пугать непослушных детей. Их выдумывали бабушки, чтобы прекратить беготню в доме, громкий смех и прыганье на кроватях. Но эти истории оставались в памяти и со временем становились историями, которые рассказывают ночью на пляже перед костром под звездным небом. Все слушают и смотрят, кто кого больше напугает. Дрожат в спальных мешках, спрятавшись от неразгаданных тайн внезапно падающих с неба звезд или от шороха крыльев, задевающих затемненную сторону луны.

Она не знала, что сказать.

Так они и просидели некоторое время.

— Ну, я помогу тебе позаботиться о нем, — наконец предложила Дарси. — Правда-правда помогу.

— Это не важно.

— Он будет как новенький. Вот увидишь.

— Может быть. Но не с твоей помощью.

Дарси посмотрела на подругу, словно видела ее впервые.

Мария выдохнула. Казалось, из нее вышел весь воздух.

— Папа нашел место получше. Выше по каньону, рядом с настоящими конюшнями. Он говорит, что Пебблс не должен здесь оставаться, пока мы не выясним, что его поранило. И он велел мне больше с тобой не водиться.

— Почему?

— Потому.

— Но почему?

— Потому что это ты напугала меня этими историями! — Ее карие глаза ничего не выражали. — Ты не должна рассказывать мне о Ночном Хищнике, — заявила она. — Больше никогда.

Дарси была потрясена.

— Но я-то тут при чем? — спросила она. У нее начало щипать глаза. — Я даже не знаю, что случилось с Пебблсом. Может быть, он… ну… — Она смешалась, ей ничего не приходило в голову. Она вспомнила историю, которая лилась из шевелящихся над ней губ, когда она сидела, прижавшись к своему старшему брату. Это было давно, очень-очень давно. — Н-нет никакого Ночного Хищника, как ты не понимаешь! Перестань, я думала, что ты уже большая! Ты ведь знаешь, что его нет? Знаешь?

— А ты знаешь? — передразнила ее Мария. — Я больше не хочу видеть сны, как сегодня ночью. Дарси, я не хочу!

Дарси открыла рот, но не произнесла ни слова. Она услышала новый звук, и это не в ушах у нее шумело и не волны разбивались о дамбу, это даже не было стуком ее сердца. Она подняла голову и увидела, как Мария сжалась в комочек и закрыла глаза руками. Звук становился все громче и громче. Мария вскочила на ноги. "Как дикое животное", — подумала Дарси. Дарси шевелила губами, она хотела, чтобы ее услышали, хотела сказать, что это всего лишь один из тех больших военных вертолетов, которые летали над туманом вдоль побережья. От военных вертолетов шуму больше, чем от вертушки шерифа. У них такие громадные лопасти, они бьют ими по воздуху, словно какое-то чудовище… Но Мария уже сорвалась с места. Просто побежала. Через несколько секунд она растворилась в тумане.

Когда Дарси пришла, дедушка раскладывал инструменты. Она двигалась медленно, как под водой, рассеянно поглядывая на горку гвоздей по десять пенни, стамеску, гвоздодер. Она пыталась придумать, с чего начать, но все без толку.

— Ну, как прошел день, милая? — спросил дедушка, заметив, что она осталась стоять в дверях.

Дарси знала, что дедушка будет ждать ее рассказа, о чем бы он ни был, и только потом продолжит заниматься своими делами. Что-то надо было ему завернуть в чистый платок и положить в карман куртки или в кухонный стол. А если это была вырезка из журнала очередной статьи о лошадях, ее следовало аккуратно сложить и убрать до поры до времени в карман рубашки. Тогда, и только тогда он перейдет к серьезной части разговора. Она посмотрела ему в глаза и поняла, что любит его.

— О… — Она уж было открыла рот. Может, стоит начать с истории об учительнице или о том, что случилось на перемене… Но у нее не было настроения. — О, все то же, ничего нового, — сказала она.

Он посмотрел на нее, помолчал — может быть, слишком долго — и произнес:

— Фотографии пришли. Те, что мы заказывали в "Санди таймс". Фотографии белых жеребцов. — Он бросил на нее нежный взгляд. — Помнишь?

Она почувствовала, что не может сдержать улыбки.

— И я думаю, Дарси, что твоя бабушка хотела бы поговорить с тобой, пока ты не спустилась вниз.

— Я знаю, — быстро отозвалась она.

Он закрыл на замок ящик с инструментами и вытер ветошью руки.

Она неохотно пошла в дом.

— Увидимся за ужином, — бросил вдогонку дедушка. — А потом, может, снимем размеры для рамок и подумаем, куда бы их лучше повесить. Идет?

Она обернулась:

— Деда?

— Да? — Он ждал.

— А что… что это значит, когда кто-то говорит: ты — зло?

Он непринужденно рассмеялся:

— Ну, Дарси, я бы сказал, это значит, что этот кто-то тебя совсем не знает.


Она очень осторожно спускалась по лестнице. Теперь делай все так, как тебе было сказано. Она старалась ставить каждую ногу по центру ступеньки. Я уверен, ее отец знал, как лучше, когда оставил дверь нараспашку. Так она ничего не коснется. Помнишь… хотя, конечно, ты не можешь помнить… Она чувствовала, что кто-то идет за ней по пятам. А почему ты задаешь такие вопросы, малышка? Почему тебя это волнует… Она знала, что увидит, если оглянется назад. Будь осторожна, маленькая леди. Ты не такая уж взрослая, чтобы забыть… Она увидит… Я ничего такого не имею в виду… Я ничего такого не имею в виду! Твои мама и папа, упокой Господи их души… Она увидит туман. Скажи это вслух. Клубящийся туман. Скажи это. Возле самых коленей. Скажи это. Скажи это.

— Помоги!

Она содрогнулась.

В полумраке стоял Джоэл и протягивал к ней одну руку, а другой держался за ручку двери в его комнату, соседней с ее спальней. Когда ее глаза привыкли к темноте, она увидела, что он что-то держит своими короткими пальцами.

Она машинально взяла то, что он ей протягивал. Два ключа на кольце, новые и блестящие. Она неуверенно их осмотрела.

Джоэл отколупывал щепку от дверного косяка. Приглядевшись, Дарси различила медный блеск нового замка.

— Запирается намертво, — сказал он так, будто этим все объяснялось. — Не вскроешь, только если не выставишь всю коробку. И петли к тому же с правой стороны.

— Но…

— Я хочу, чтобы ты спрятала ключи в надежное место. Самое надежное. Поняла? — Когда она кивнула, он добавил с напускной непринужденностью: — Не хочешь заглянуть в мою комнату? Ты ведь почти ко мне не заходишь.

Он открыл дверь и провел девочку внутрь, словно человек, который хочет поделиться чем-то очень ценным, но никак не может вспомнить, куда это запрятал.

Она не была в комнате брата уже несколько недель, может быть, месяцев. С тех пор как познакомилась с Марией. Обычно они разговаривали (вернее, говорил он, а она слушала) в ее комнате. В любом случае ей удавалось сделать так, чтобы он не лежал на ее кровати, не слушал ее записи, не писал в ее дневнике, не думал о лошадях, о тех, что они видели в кино с дедушкой. Дикие лошади мчались сквозь огонь и воду на каком-то побережье. Это было очень похоже на сон.

Если ее комната, казалось, постоянно переделывалась, то комната Джоэла оставалась безликим подобием тюремной камеры. Там, где у нее были наклеены постеры и вырезки из журналов, у Джоэла были приколоты к стенам таблицы с научными данными и какие-то диаграммы, начерченные черным фломастером. На них было столько темных пометок, что ей оставалось только гадать, как он в них разбирается. И все же обстановка в этой комнате ей о чем-то напоминала, она всегда ей о чем-то напоминала. Дарси вдруг снова стала думать о доме с незапертыми дверями. Большие любящие лица выныривали из окружающей ее темноты и снова исчезали. И еще огонь, вода и что-то еще, что-то еще.

Первым, на что она обратила внимание, была, конечно же, статуэтка на полке в изголовье кровати Джоэла. И, как всегда, она зачаровывала и в то же время отпугивала ее.

Это была двухфутовая статуэтка из глазурованного гипса, небрежно раскрашенная. Такие не за дорого продаются в магазинчиках, где торгуют подушками и дешевыми пепельницами с нанесенными на них буквами или домиками. Какая-то змея — вероятно, кобра — свернулась кольцом вокруг предмета, который мог быть человеческим черепом. Возможно, змея выползла из этого черепа, из глазницы, она не могла точно сказать. Но другое животное, похожее на мышь, точно вылезло из глазницы. Оно собиралось напасть на змею, собиралось укусить ее. Или, может быть, оно собиралось загипнотизировать ее, чтобы змея не могла причинить ему вреда. Дарси не знала, что из двух. Змея приготовилась к броску, опустила голову и обнажила ядовитые зубы. Невозможно было определить, кто из них выйдет победителем. Дарси видела похожую статуэтку в витрине магазина в Палисейдс. Там продавали разные старые книги и палочки, которые зажигают на Четвертое июля, и они сладко пахнут. Ей было интересно, где Джоэл взял статуэтку, зачем она ему и сколько стоит. Она даже как-то спросила его об этом, но он только странно на нее посмотрел и сменил тему разговора.

Дарси присела на краешек кровати:

— Джоэл. — Она понимала, что, если не заговорит первой, он замучит ее рассказами о своем замке и ключах. Ей что-то пришло в голову, какие-то вопросы, еще до конца не сформировавшиеся, но требовавшие ответа до того, как она сможет выслушать брата и действительно услышать. — Джоэл, — снова начала она, стараясь говорить как можно непринужденнее, — наш дом, он… он всегда был таким? Я хочу сказать, таким, как сейчас. Или дедушка перестроил его, когда мы были маленькими?

Она окинула взглядом комнату, притворяясь, будто ее заинтересовали кривые стены и косой потолок.

— Конечно, он таким и был, — насмешливо ответил Джоэл. — Просто ты думаешь о другом доме.

— О каком, Джоэл?

— О первом. О том, что рядом с твоим загоном. Мы там жили с мамой и…

Он запнулся и посмотрел на нее так, словно она застала его врасплох.

А у нее появилось такое чувство, будто они завели разговор о том, о чем не должны были говорить, о том, о чем она даже не должна была знать. Это притягивало ее и одновременно отпугивало.

— Ты ведь там не лазишь, нет? — как можно спокойнее спросил он. — Не заходишь туда, где раньше был дом?

— Любой может туда пройти. Он ведь стоит на самом берегу. То, что от него осталось.

— Ты была там, была под домом? Ты уже бывала там раньше?

— Я всегда там бываю. Что с того?

Он расправил плечи и повернулся к ней спиной:

— Ты знаешь, тебе не следует этого делать. Это небезопасно.

— Ты о чем? Конечно, это…

— Понимаешь, там был взрыв, — сказал он, выдавая ей больше информации, чем хотел. — Газовые трубы могут быть все еще там. В любом случае не хочу, чтобы ты вспоминала такие вещи. — И добавил, закрывая тему: — Тебе следует больше бывать дома.

— О…

Дарси почувствовала приступ смеха, дикого и безудержного. Она откинулась на кровати и положила руки за голову. Кровать была завалена бесчисленными стегаными одеялами, которые бабушка шила для Джоэла.

— Безопасно небезопасно, — пропела она. — О Джоэл, ты просто ужасный лежебока. Я знаю, почему ты видишь плохие сны. Ты спишь на такой груде одеял, что твое тело ночью нагревается, как компостная куча!

— Не дразни меня, Дарси. Не надо, или я…

Ага, она снова его подловила. Или ты что? Нашлешь Ночного Хищника?

Он повернулся и долго смотрел на нее, пока она не перестала смеяться, и им обоим стало неловко. А потом он начал мерить шагами комнату. Он останавливался, брал разные предметы: компас, угломер, крышечку для линз своего телескопа, — снова ставил их на место и вышагивал дальше. Пауза затянулась. У него всегда был неисчерпаемый запас страшных историй для нее, поэтому именно она каждый раз сдавалась первой.

Джоэл снова посмотрел на нее:

— Я слышал, бабушка здорово злится на тебя, Дарси. — На этот раз он дразнил ее. Напряженное выражение лица исчезло, как острые, шершавые камни с наступлением прилива. — Ну а на этот раз в чем дело?

— О, кто знает? — Это была почти правда, бабушка всегда за что-нибудь на нее сердилась. — Я не знаю. А почему пищит мышь? Возможно, у них одна причина.

Джоэл не рассмеялся, и она сказала:

— Я думаю, это из-за пони.

— А что с пони?

— А тебе какое дело?

— Мне снились пони, — сдержанно ответил он.

Еще один из его снов. Дарси вздохнула. Она не хотела слышать, о чем был сон, и поэтому решила рассказать про Пебблса, но не упоминая Марии. Она еще не была готова говорить о том, что между ними произошло, тем более с ним.

Но потом она передумала и спросила:

— Ты видел во сне загон, да? Это туда ты ходил. В твоем сне. Туда?

Иногда — Дарси не понимала почему — он начинал притворяться, будто сделан из камня. Это был как раз тот случай.

— Дарси, я пытаюсь предостеречь тебя. Всех вас. — И вдруг слезы бессилия потекли у него из глаз. — Я говорил ему, я говорил ей, чтобы она ему сказала, но она, наверное, подумала, что сможет позаботиться…

Новая мысль пронзила ее, холодная и острая, как обломок стали. Она вошла в ее мозг и не уходила. Может быть, эта мысль все время там была, и только теперь Дарси почувствовала ее целиком, почувствовала ее холод и начала понимать, что это было.

Она спросила:

— Что поранило Пебблса?

В ответ только звенящая тишина.

— Ты ведь знаешь, Джоэл. Я думаю, ты знаешь.

Дарси увидела, что его начало трясти. Она продолжила — отстраненно, словно наблюдала за тем, что происходит, перевернув телескоп обратной стороной.

— И знаешь, что я еще думаю? Я… я думаю, что с мамой и папой тоже такое случилось. Я теперь знаю, что они никуда не "уехали", как все говорят.

Она ждала.

Джоэл не пытался ответить. Он пошатнулся, низко наклонился, чуть ли не к самому полу, вцепился в одеяло на кровати и потянул его на себя.

Теперь Дарси опять начала ощущать страх. Ее тело нервно содрогнулось, словно от удара током. Но она постаралась дышать ровно и не поддаваться этому ощущению, а, наоборот, воспользоваться его энергией. Она должна была получить ответ.

— Скажи что-нибудь.

Он уткнулся лицом в подушку, она слышала его глухие всхлипывания. У нее перехватило дыхание, словно кто-то схватил за горло, а потом отпустил. Она хотела прикоснуться к нему, но не смогла. Потому что раньше никогда этого не делала. Не так.

— А что… — начала она, и это была самая трудная часть вопроса, но она должна была его задать, — что это за огонь? Расскажи мне про него, Джоэл. Расскажи мне о папе с мамой.

"Я помогу тебе, помогу, — думала она, — и никогда, никогда больше не спрошу. Если только ты скажешь мне". И после этого пришел ответ. Сперва медленно, а потом — как лед, который таял себе потихоньку где-то вдалеке и вдруг лавиной устремился к морю. Тогда Дарси не могла сказать, чей это был голос — ее или его. Она сосредоточилась на картинках, которые возникали у нее в голове. На одной был большой старый дом. От взрыва он взлетел высоко в небо, и его обломки падали вниз на песок, образовывая бесформенную груду мусора, и она вспомнила обугленные балки. А перед этим: в доме женщина, она дышит, стоя на коленях перед кухонной плитой. Духовка открыта, мерцают горелки. Картинка идет рябью, покрывается дымкой, превращаясь в мираж, и она думает: мама. А до этого: мужчина умирает на больничной койке, его тело исполосовано чем-то острым, свежие раны, розовые и влажные. И мама плачет, уткнув лицо в кулаки, ее длинные волосы упали вперед, на нее смотрит маленькая девочка, и она думает: папа. А до этого: лицо папы за окном в тот вечер, когда он привел к ней Коппера. Папа улыбается ей с таинственным видом, потом улыбка исчезает, ее сменяет ужас, словно что-то — нечто — надвигается на него из окна. И тогда она оборачивается, поворачивается к своему брату, которого там нет, и думает: Ночной Хищник. А до этого: другое лицо, оно кружится над ними обоими в темноте, когда мамы и папы нет дома. Старое лицо, которое, после того как она засыпала, еще долго продолжало рассказывать истории. Лицо, которое она не впускала в свою комнату с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы запирать дверь и не впускать его, и она снова подумала: Ночной Хищник.

Дарси замерла, ее рука застыла у Джоэла над головой. Ее голос был почти мягким, ее прикосновение могло быть почти жестоким.

За окном начинался прилив. Волна, первая из многих, накатила и ударила о подпорную стенку под домом. Кровать под Дарси подпрыгнула. Рама единственного маленького грязного окна вздрогнула, стекло задребезжало.

Джоэл резко дернулся:

— Нет!

— Тихо, — шепнула Дарси. — Она тебя услышит.

Но конечно, это было не важно. Бабушка бы не рассердилась. Она никогда не сердилась на Джоэла, что бы он ни делал, только баловала его еще больше. Она поджидала его, иногда даже среди ночи, с чашкой успокаивающего теплого бульона и с этими серо-красными таблетками, которые следовало прятать в глубине верхней полки аптечного шкафчика. А если дедушка услышит, он тоже ничего не станет делать. Он оставил Джоэла одного, ему было все равно, пусть парень видит свои сны и становится тем, кем становится. Конечно, было глупо думать, что дедушка… что? Боится его? Конечно глупо. Он всего лишь мальчик. Он ее брат Джоэл.

Она проследила за его взглядом до окна. Вода медленно набегала на берег длинными волнами, волны фосфоресцировали на гребне бледным перламутровым светом. Но Джоэл этого не видел.

Впервые она обратила внимание на подоконник.

На нем были дюжины, сотни вертикальных зазубрин и царапин; эти отметины пришли в движение и стали глубже, когда волнообразная тень Джоэла легла на израненное дерево. Она оглянулась и увидела вокруг брата ореол от света яркой лампы. Эту лампу оставил в свой последний приход домашний учитель, тот, который продержался дольше других.

Джоэл выпрямился. Он постоял секунду, потом повернулся кругом, а потом еще раз, как зверь, который проснулся и обнаружил, что заперт в комнате и ему нечем дышать. Что бы он Ни искал, он этого не видел и даже, возможно, не знал, что это, так как потом он повел себя странно. Действительно странно. Он начал сползать вниз, пока не сел на пол, при этом даже не пошевелившись. Она видела такое только один раз в своей жизни. Это было в тот день, когда бабушка вернулась, как сейчас поняла Дарси, с похорон мамы и папы. Теперь она как будто получила разрешение помнить. Бабушка вошла в дом, прижимая к себе два пакета с овощами и зеленью. Она стояла посреди кухни и точно так же, как Джоэл, осматривала стены, не видя ни их, ни маленькую девочку, которая стояла в дверях. Бабушка не видела Дарси, потому что та ее не интересовала, как не интересовали стены и потолок или стол и стулья. Она поворачивалась то туда, то сюда, но не двигалась с места. А потом на ее лице появилось это выражение и она опустилась на линолеум, пакеты лопнули, покупки посыпались во все стороны. Марионетка, у которой обрезали нитки. Она, вероятно, даже не знала, что Дарси была там.

— Запри дверь на ключ! — велел ей Джоэл. — Быстро!

— Зачем?

— Сделай это, Дарси.

Она осторожно обошла его и, пятясь, приблизилась к двери. Она следила за игрой света на статуэтке в изголовье кровати. Как светятся гипсовые глаза, всегда напряженные, но неспособные увидеть самое важное. Как разрастается тень за капюшоном змеи и та темнеет, увеличивается в размерах и становится все больше и больше похожа на чудовище из ночных кошмаров. Дарси смотрела ей в глаза, пока не почувствовала что-то знакомое. Да, она помнила это ощущение, это желание внезапно наброситься, причинить боль. Что бы с ней было в такие моменты, если бы не дедушка? И присутствовало что-то еще: что-то связанное со змеей, которую она видела на картинке в книжке. Та змея так разозлилась и напугалась, что пыталась проглотить свой собственный хвост…

Глаза приковывали ее взгляд дольше, чем ей хотелось бы. Зоркие глаза змеи не упускали ничего: ни другое существо, которое подобралось достаточно близко, чтобы быть опасным, ни голову, которая ее насыщала, но теперь была слишком старой и пустой, чтобы служить защитой. Она видела все, кроме себя самой, кроме того, во что она превратилась. Не видела то, чего следовало опасаться больше всего, — существо из ее снов, существо, которое труднее всего опознать, потому что оно — порождение ночных кошмаров.

Дарси стояла между дверью и лампой. Тень от головы и туловища Джоэла двигалась и меняла форму. Она непроизвольно отшатнулась, ее рука прикоснулась к прохладной дверной ручке.

Дарси вздрогнула.

Она представила туман, который крадется по лестнице за дверью, то, как он с шипением заполняет пол и поднимается все выше. Дарси плотно закрыла дверь и отошла от нее.

Когда она сдвинулась с места, ее тень слилась с другой и сделала ту тень не такой страшной. Но глаза на полке продолжали светиться, прожигая темноту, и Дарси захотелось спросить: "Она видит, Джоэл?"

Он умоляюще сложил руки.

Ей хотелось сказать, совсем как Мария: "Мне пора" — и просто убежать из этой комнаты. Но на улице было темно, и туман, который спускался за ней по лестнице, только и ждал, чтобы просочиться в открывшуюся дверь. И еще была бабушка, она ждала ее наверху со своими нотациями и историями, которые не успокаивали, а, наоборот, порождали все новые кошмары. Дарси стало интересно, знала ли об этом бабушка. Она поняла, что наверняка не знала, и от этого стало еще страшнее.

Она пошла к брату:

— Джоэл, что мне надо сделать?

Вдруг мертвой хваткой он вцепился в ее запястье.

— Нет, Джоэл, не меня! — закричала она и вырвала руку. Она отскочила к двери. — Я сделаю это, видишь, я…

Дарси потянулась к замку и подумала: "Почему он дал мне оба ключа?" Но это не плохая идея — закрыть дверь именно сейчас. Да, она…

Дарси посмотрела на дверь.

Где замок? Замок был снаружи и петли тоже. Значит, ключи нужны не для того, чтобы не впускать кого-то.

Они нужны, чтобы не выпускать.

Очень медленно она снова пошла к нему. Он смотрел на нее немигающими глазами.

— Что ты видишь, Джоэл? — тихо спросила она.

Комната. Окно. Волны, подсвеченные снизу мерцающим бледно-зеленым светом огней святого Эльма.[101] Небо над туманом озаряет рассеянный свет луны. Стекло холодное и хрупкое. Если она дотронется до него пальцами, на тумане останутся пять овальных отпечатков: запись касания, которая будет повторяться каждый раз, когда кто-нибудь будет подходить близко к окну и дышать в ночь.

А потом она услышала шум прибоя, дрожь в закрытой комнате, рыдание и тонкое завывание ветра, которое могло быть и плачем животного, очень долго остававшегося в одиночестве.

— Ты слышишь это, Джоэл? Это Коппер?

И она видела комнату, и это была всего лишь комната ее брата. Она слышала плач и понимала, что он срывается с ее губ. Она протянула к брату руку, провела пальцами по мокрой челке, по жестким коротким волосам на затылке, коснулась мягкого пуха на висках. Щеки его дрожали, она ощутила влагу, которая струилась к его мягким губам и дальше по подбородку, ощутила дрожь его тела.

Она закрыла глаза и спросила:

— Что ты чувствуешь?

Он хотел попросить ее уйти, просто уйти и закрыть за собой дверь. Закрыть и не открывать до утра. Но она встала между ним и окном и сказала:

— Я останусь, Джоэл. Я хочу остаться. Отсюда я буду смотреть и слушать. Если кому-нибудь… если Копперу… будет нужна моя помощь, я услышу. Ты понимаешь?

— Нет, — жалобно ответил он через некоторое время.

Не открывая глаз, отгородившись от тумана и мира, она сказала:

— Все хорошо, Джоэл. Я просто подожду, пока ты не заснешь.

"Потому что, — подумала она, — кто-то должен это сделать".

Так началась их первая ночь вдвоем.

И то, как это увидела я...

@темы: книги

---

27.08.2011 в 23:52

Пишет  Омела.:

ЯДОХРАНИЛИЩЕ
Замаскировано под книгу. XVII век.
Красота неописуемая, почему у нас сейчас такое не делают?
Вопрос риторический, но хочу-хочу-хочу же-ж)))



P.s. TrOLL, спасибо за находку)

@темы: творчество, для вдохновения

---

18.07.2011 в 21:32

Пишет  Омела.:

ЦВЕТОЧНОЕ
Свободный вечер, раздаю долги.
Давно обещанное про реанимацию орхидей моими методами.
Сразу говорю, методы драконовы. Но действенные.

Поскольку сегодня я притащила порцию очередных (о икея, неиссякаемый источник) задохликов, то процесс описываю по горячим следам.

Подробное описание

Первое что я делаю - обрезаю цветонос. Максимум, если совсем жалко, можно оставить пару уже полностью раскрывшихся цветов. Почему? Потому что цветение отнимает у растения массу сил. И оно их отдает - это базовая схема выживания, она природой заложена и вы не объясните растению, что процветя и сдохнув, оно в квартире не размножится. По этому первым делом - цветоносы нафиг. Если хотите, в вазочку поставьте.
Второе - вытряхиваем из горшка содержимое. Совсем. И обтрясаем тщательно. с особой придирчивостью выскребаем из корней комок мха/поролона/флористической губки. Увы, но чаще всего он там есть и именно он причина гибели растения. Почему? Переизбыток влажности = гниение.
Теперь осматриваем корни и безжалостно обрезаем все больное, гнилое, засохшее. Иногда орха остается вовсе без корней, не страшно. Поверьте, они живучи, если им не мешать.
Потом берем емкость в которую растение помещается "с головой" (если оставили цветонос, то его не считаем) И в ней разводим фитоспорин в лечебной концентрации (я предпочитаю именно его, а вообще пойдет любое средство борьбы с грибками и гнилями) Воду берите отстоянную!!! А то пользы от процедуры будет ноль, фитоспорин оружие биологическое и хлор для него смертелен.
Оставляете растение отмокать на час-два. Потом вытаскиваете и кадете сушиться. Если жарко и сухо (как сейчас, то на 3-4 часа, если нет, то оставьте на ночь. А то и на сутки. В общем у среднестатистического фаленопсиса корни должны "побелеть".
Когда растение полностью просохло (от фитоспорина остались некрасивые пятна, потерпите, не ополаскивайте) его можно сажать.
Моя схема посадки: дренаж из тяжелых камней, чуть(!!!) сфагнума, кора крупными кусками. Это для фаленопсисов. Для камбрий я беру грунт "сады аурики" и заменяю там половину почвы на кору, остальное перемешиваю и использую. Если нет названого грунта, то возьмите смесь 2/3 коры, остальное пополам земля и сфагнум. Непосредственно под растение положите чистую кору. Это предотвратит загнивание оснований бульб.
Возвращаясь к фалам. Если у вас совсем сухо, то можно добавить еще немного мха по самому краю горшка. И не заглубляйте растения, пусть вам будет видно, что твориться там внизу, как нарастают корни.
Никакого полива после посадки. Если совсем невмоготу, прысните немного профилактического раствора фитоспорина по листу. Берегите основание листьев от попадания воды. Первую неделю не поливать вообще. Совсем не поливать. Если вы живете в Сахаре, то отрежьте дно у пятилитровой бутылки и накройте ей горшок. Пробку скрутите, давайте растить растение а не гнили и плесень.
По утрам опрыскивайте добавляя в воду фитоспорин, потом можно иногда добавлять сок алоэ - это прекрасный природный стимулятор. Поливать орхидеи не стоит часто. Давайте им хорошенько просохнуть между поливами.Про отстаивание воды для полива, думаю и так понятно.
Про сок алоэ: я использую аптечную бутылочку (50 мл) на литр воды.
Про удобрения: баба-яга против. Перестаньте поливать недели на три, потом полейте и опрыскайте тем же соком алоэ, все отлично зацветет. По моему опыту, здоровое растение стабильно цветет один, а то и два раза в год. А вот перекормленное может активно гнать листву и не цвести.
Про попытки быстренько зацвести повторно у фалов: не давать. Только после отращивания хот бы нескольких здоровых корней и одного нового листа.
Про здоровые корни у орхидей: увы, они способны расти не зависимо от состояния растения. Оторванное корневище в хороших условиях будет существовать автономно еще какое то время. И среди прочего, смотрите на состояние корней непосредственно у основания, черные колечки вокруг корня, признак нездоровья.

@темы: немножко колдовства, живое, в саду

---

- Выпусти меня! - Заметался ребёнок, упав на жёлтую траву.
Белый Зверь лишь сел рядом и натянул на морду зубастую улыбку. Это был его способ защиты от телепатов: он запирал их сознание в своём, выдавая самые жуткие мысли и воспоминания, заставляя видеть мир своими глазами, сводя с ума. У живых совсем иное мышление, не такое, как у тех, кто никогда не рождался. Зверь не показывал, как его убивали, расчленяли и сжигали, он сразу приступал к самому мерзкому - к восстановлению своего тела. Для него это было чем-то обычным, и он не понимал, почему людей, оказавшихся у него в голове, его воспоминания о регенерации заставляли корчиться в страшных муках. Но раз метод действует, значит, остальное не имеет значения.
Мальчишка был истощён, и потеря сознания в сложившейся ситуации привела бы к смерти.
- Я бы взял твою жизнь, но я не голоден. - Прозвучало в возвращаемом разуме. Зверь встал и скрылся в гуще деревьев Царского Парка.

@темы: чужие воспоминания

---

Монета

Источник

@темы: просто очень интересно, как они себе летят...

---

Никогда ещё пазлы не были столь трудными. А всего-то 6 деталей.

---

Я осталась без электричества. Замечательно.
*взглянула на раскуроченную стену и торчащий из неё провод с телом розетки*
Интересно, я когда-нибудь избавлюсь от всех своих страхов? Ну, или, хотя бы, от этого...
Теперь нас с кошкой ждёт ужин при свечах, небольшой потоп, который устоит холодильник и, безусловно, очень приятная встреча с придурками из энергосбыта.
Ах да... Надеюсь, застывшая штукатурка отмоется от волос.

---

www.prettytoys.ru/

@темы: уроки, творчество, для вдохновения

---

18.08.2011 в 19:36

Пишет  Yulita_Ran:

без названия
В соо  Голландская рулетка иногда бывают просто замечательные посты. Главное, когда ты читаешь их в тот день, когда они там выкладываются - всегда выясняется, что именно в этот день ты уже успел о чем-то таком похожем подумать, и этот пост оказался невероятно в тему, и вообще, как здорово, что есть такая замечательная Голландская рулетка, ну и всякое прочее позитивное выясняется. А пото, когда через какое-то время перечитываешь, то думаешь? ну и что? это я давно знаю, да. а так я вообще всю жизнь мыслю, и что мне теперь, посты об этом делать? но некоторые, некоторые вещи все-таки задевают тебя по-настоящему, и вот ими-то как раз очень хочется поделиться.
К чему я это все? Да вот, собрала под одной крышей три поста из  Голландская рулетка - размышляющих о природе творчества, продолжающих мои собственные мысли, и делюсь ими)))))

Мысль раз. Всякое творчество уникально. Этим оно и ценно.

"Я никогда не буду вписываться. Я был рожден, чтобы выделяться". Это можно сказать о каждом из нас, ведь мало того, что каждый человек сам по себе уникален, каждый творческий человек - вообще один такой. Единственная в своем роде линза, преломляющая мир через себя так, как никто больше не может. Показывать окружающим то, что пустило корни глубоко внутри, может быть страшно: ну как не оценят? Будут смеяться? Не поймут? Назовут мазней, выдумками, глупостями? Вписываться гораздо удобнее: можно не нести индивидуальной ответственности и никогда не говорить фразы "я так вижу". Когда перестаешь шагать в ногу с окружающими, они не преминут указать на то, что им так неудобно. Но кто сказал, что творческий человек должен быть сродни мягкой подушке? По-моему, как раз наоборот. Мы здесь для того, чтобы перевернуть мир с ног на голову, показать его необычную красоту, красоту вне стереотипов и общепринятых стандартов. Дерзайте. Мы рождены для этого.

Мысль два. Идеи разлиты и рассыпаны вокруг - все, что тебе нужно, это просто научиться их видеть
Остин Клеон — это художник и поэт, автор сборника Newspaper Blackout Poems. В марте 2011 года в своем блоге он сформулировал 10 правил эффективного творчества, которые мгновенно его прославили. Елена Демидова перевела этот манифест о жизни, работе, интернете, общении и творчестве, а мы хотим поделиться им с вами.

1. Кради как художник

Каждому художнику приходится отвечать на вопрос, откуда он берет свои идеи. Честный художник ответит: «Я ворую их». Вот и все, что можно об этом сказать. Это понимает каждый художник.

Есть 3 слова, которые вселяют в меня надежду всякий раз, когда я их читаю.



Нет ничего оригинального. Об этом было сказано еще в Библии: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Экк 1:9). В любом новом проекте смешаны элементы старых идей или просто изменяется одна из них.



В художественных школах всегда показывают один трюк. Нарисуйте на листе бумаги две параллельные линии:



Сколько линий на рисунке? Видна первая линия, вторая, но есть ещё и темная линия между ними. Видите?

1 + 1 = 3.



Есть еще один хороший пример того, о чем я говорю — в генетике. Вы наследуете гены своих отца и матери, но при этом не являетесь только набором родительских черт. Вы — нечто большее, новая версия и родителей и всех своих многочисленных предков.



Вы не можете выбирать родителей, но можете выбирать учителей, друзей, музыку, книги и фильмы.



Об этом говорит Jay-Z в своей книге «Decoded»:

«Мы росли без отцов, поэтому находили их на улицах, в истории, и в какой-то степени это было подарком для нас. Нам приходилось выбирать себе предков, которые бы наполнили мир, который мы собирались построить для себя... Обычно наши отцы уходили, потому что были отвергнуты, но мы брали их старые записи и использовали их, чтобы создать что-то новое».

На самом деле, ты — это то, что ты впускаешь в свою жизнь. Ты — сумма того, что на тебя влияет. Как говорил Гете, «нас создает и формирует то, что мы любим».



Художник — это коллекционер. Не скупердяй, который собирает все без разбора, а именно коллекционер — который целенаправленно собирает только те вещи, которые действительно любит.

Есть одна экономическая теория — если сложить доход своих пяти ближайших друзей и найти среднее арифметическое, результат окажется очень близким с собственному доходу.

Думаю, то же самое относится и к идейному доходу. Мы настолько же круты, насколько круто наше окружение.



Моя мама любила повторять мне: «Мусор на входе — мусор на выходе». Это сводило меня с ума. Но теперь я понимаю, что она имела в виду. Ваша задача — собирать идеи. Лучший способ для этого — читать. Читать, читать, читать, читать, читать. Газеты, погоду, дорожные знаки, лица незнакомцев. Чем больше вы читаете, тем шире выбор того, что повлияет на вас.



Выберите писателя, который вам действительно нравится. Найдите все его произведения. Узнайте, что он сам читал. И прочитайте все это. Взбирайтесь по своему генеалогическому дереву писателей.

Крадите идеи и сохраняйте их на будущее. Носите всюду записную книжку. Пишите в книгах. Вырывайте страницы из журналов и создавайте из них коллажи в своем скрапбуке. Крадите, как художник.



2. Чтобы начать действовать, не нужно ждать

В прошлом году по интернету ходило видео с Рэйном Уилсоном, который играл Дуайта в телесериале «Офис». Рассуждая о творчестве, он сказал именно то, что позволяет стольким людям откладывать свои проекты: «Если вы не знаете, кто вы и для чего живете или во что верите, практически невозможно заниматься творчеством».

Если бы я ждал, когда пойму «кто я» и «для чего живу» до того, как стал «заниматься творчеством», я до сих пор сидел бы без дела, пытаясь найти себя, вместо того, чтобы просто начать что-то делать. По собственному опыту знаю — именно в процессе работы мы понимаем кто мы.



Вы уже готовы. Начинайте делать. Возможно, вы напуганы. Это естественно. Есть одна особенность, которая свойственна прежде всего образованным людям. Она называется «синдромом самозванца». Согласно медицинскому описанию, это «психологический феномен, при котором человек не способен адекватно принимать собственные успехи». Он чувствует себя обманщиком, который все делает наугад, а на самом деле даже не понимает, чем занимается.

И знаете что? Никто не понимает. Когда я начал вычеркивать слова из газетных колонок, я не имел ни малейшего понятия о том, что делаю. Я знал только, что это здорово. Это казалось не работой, а игрой. Спросите любого хорошего художника, и он скажет правду — он не знает, откуда берутся шедевры. Он просто делает свое дело. Каждый день.



Притворяйтесь, пока не начнет получаться. Мне нравится эта фраза. Ее можно понимать двояко: притворяйся, пока не достигнешь успеха, пока все не увидят тебя таким, каким ты хочешь. Или — притворяйся, пока действительно не научишься что-то делать. Мне очень нравится эта мысль.



Еще мне нравится книга Патти Смит Just Kids. Это история о том, как два друга приехали в Нью-Йорк, чтобы научиться быть художниками. Знаете, как они это делали? Они вели себя как художники. Мой любимый, ключевой, сюжет книги — Патти Смит и ее друг Роберт Мэплетхорп, одевшись как бродяги, отправились в Вашингтон-Сквер, где всегда много народа. Одна старушка уставилась на них и сказала мужу: «Сфотографируй их. Думаю, они художники». «Нет, — он покачал головой, — они просто дети».

Весь мир — это сцена. Для творчества вам тоже нужна сцена, костюм и сценарий. Сцена — это ваше рабочее пространство. Это может быть студия, письменный стол или альбом для набросков. Костюм — это ваша рабочая одежда — специальные штаны, в которых вы рисуете, домашние тапочки, в которых пишете, или та забавная шляпа, что вдохновляет вас. А сценарий — это время. Час здесь, час там. Сценарий в пьесе — это только время, отведенное на разные эпизоды.

Притворяйтесь, пока не начнет получаться.



3. Напишите книгу, которую сами хотели бы прочитать

Расскажу короткую историю. «Парк Юрского периода» вышел в прокат, когда мне было 10 лет. Я бредил этим фильмом — как и всякий 10-летний ребенок. В тот момент, когда я выходил из кинотеатра своего провинциального городка, я уже ждал продолжения.

На следующий день я сел за свой старый компьютер с зеленым монитором и сам написал продолжение. В нем сын лесника, съеденный в первом фильме велоцирапторами, возвращается на остров вместе с внучкой создателя парка. Он хочет разрушить парк окончательно, она — сохранить его. С ними случаются разные приключения, и в результате они, конечно, влюбляются друг в друга.

Тогда я не знал, что написал то, что сейчас называется фан-фикшн — выдуманными историями с уже существующими персонажами. Я сохранил тогда свою историю на компьютере. А через несколько лет вышел «Парк Юрского периода-2». И его сюжет был высосан из пальца. Сиквел фильма никогда не может сравниться с продолжением, которое мы уже создали в своей голове.



Начинающий писатель всегда задается вопросом, о чем ему стоит писать. Обычно ему говорят: «Пиши о том, что хорошо знаешь». В результате часто получаются ужасные истории, в которых не происходит ничего интересного. Поэтому лучший совет — не писать о чем знаешь, а писать о чем хочешь. Напишите такую историю, которая нравится вам самим. Мы занимаемся творчеством, поскольку нам это по душе. Вся художественная литература — это, по сути, фан-фикшн. Лучший способ решить, чем заняться — это подумать о том, чего бы вам хотелось достичь, но ещё не сделано, и потом сделайте это. Создавайте картины, на которые вы сами хотели бы смотреть, музыку, которую хотели бы слушать, пишите книги, которые хотели бы прочитать.



4. Пользуйтесь руками

Мой любимый мультипликатор Линда Барри однажды сказала: «Ваши руки — это самый первый цифровой девайс». Когда я учился писательскому мастерству в колледже, мне приходилось, как и всем, сдавать свои сочинения, набранными через двойной интервал шрифтом Times New Roman. И у меня все выходило ужасно. Стоило мне только начать писать от руки, как работа пошла веселее, и ее качество заметно улучшилось.

Чем дальше я держусь от компьютера, тем лучше становятся мои идеи. Microsoft Word — это мой враг. Я все время пользуюсь им на работе, поэтому в остальное время стараюсь с ним не связываться.

Думаю, что чем больше писательство становится физическим процессом, тем лучше получаются произведения. Можно почувствовать чернила на бумаге. Можно разложить листы по всему столу и перебирать их. Можно положить текст везде, где на его будет удобно смотреть.

Меня часто спрашивают, почему я не создам приложения Newspaper Blackout для iPhone или iPad. Я отвечаю, что, есть некое волшебство в том, чтобы держать в руке печатный лист. В творческий процесс вовлекаются многие из чувств — даже запахи могут подарить совершенно особенный опыт.



Искусство, которое идет только от головы, ничем хорошим быть не может. Посмотрите на любого талантливого музыканта, и вы поймете, о чем я. Когда я составляю стихи, я не чувствую, что это работа. Это как игра. Мой совет: найдите способ вовлечь свое тело в работу. Рисуйте на стенах. Стойте во время работы. Раскладывайте вещи на столе. Пользуйтесь руками.



5. Сторонние проекты и хобби — важная вещь

Главная вещь, которую я понял в то недолгое время, что я был художником: именно сторонние проекты «выстреливают». Под ними я подразумеваю те вещи, которые сначала казались незначительными. Просто игрой. Однако как раз эти вещи действительно стоящие — именно в них заключается волшебство. Мои «зачеркнутые» стихи (The blackout poems) были таким сторонним проектом. Если бы я занимался только написанием коротких рассказов, если бы не давал себе свободно экспериментировать, я бы никогда не стал тем, кто я сейчас.



Не менее важно иметь хобби. Что-то исключительно для себя. Мое хобби — это музыка. Мое творчество адресовано всем, а музыка — только мне и друзьям. Мы собираемся каждое воскресенье и устраиваем шумиху на час-два. И это прекрасно. Итак, совет таков: выделите себе время на безделье. Найдите хобби. Это пойдет на пользу, и вы никогда не знаете, куда приведет вас ваше увлечение.



6. Секрет: делайте что-то хорошее и размещайте там, где люди увидят это

Я получаю много писем от молодых художников, которые спрашивают, как им найти своего зрителя. «Как сделать так, чтобы меня кто-то открыл»? Я очень хорошо их понимаю. После окончания колледжа у меня тоже был в некоторой растерянности. Учебный класс — это прекрасное, хотя и искусственно созданное для творчества место — профессору платят за то, что он занимается твоими идеями, а твои сокурсники платят за то, чтобы интересоваться ими.

Никогда в жизни у вас больше не будет таких внимательных зрителей. Однако вскоре вы узнаете, что миру в целом нет дела до ваших идей. Это звучит жестко, но это так. Как сказал Стивен Прессфилд, «это не значит, что люди необразованы или жестоки, они просто заняты». Если бы существовала какая-то секретная формула завоевывания аудитории, я бы рассказал вам ее. Но я знаю только одну не такую уж оригинальную формулу: «Сделайте хороший проект, и поместите туда, где люди смогут его увидеть».

Этот процесс проходит в 2 этапа:

Шаг 1: «Сделайте хороший проект» — невероятно сложен. И здесь нет рецепта быстрого успеха. Занимайтесь своей идеей каждый день. Терпите неудачи, делайте лучше.

Шаг 2: «Сделайте так, чтобы проект увидели» — был сложным только 10 лет назад. Теперь же все очень просто — «поместите проект в интернет».



Вы должны удивляться вещам, которым никто кроме вас не удивляется. Если кто-то находит удивительными яблоки, удивляйтесь апельсинам. Одна из тех вещей, которым я научился будучи художником, — чем более открыто ты делишься своими чувствами, тем больше людям нравится твое искусство. Художники — не фокусники. За раскрытие своих секретов не последует никакого наказания.



Верите или нет, но меня очень вдохновляют люди вроде Боба Росса и Марты Стюарт. Боб учит людей рисовать, а Марта рассказывает, как преобразить свой дом и всю жизнь. Они оба делятся своими секретами.

Людям нравится, когда ты раскрываешь секреты, и иногда, если у тебя это хорошо получается, они покупают то, что ты продаешь.

Когда ты открываешься и вовлекаешь людей в творческий процесс, ты сам учишься. Я очень многому научился у ребят, которые присылали свои сочинения на сайт Newspaper Blackout. Я много заимствую у них. Мы взаимно обогащаем друг друга.

Поэтому мой совет: осваивайте интернет-программы. Узнайте, как делать вебсайт, как работать в блогах, «Твиттере» и прочих подобных сервисах. Найдите в интернете людей, которые любят те же вещи, что и вы, и общайтесь с ними. Делитесь с ними идеями.



7. География больше не управляет нами

Я счастлив, что живу именно сейчас.



Я вырос посреди кукурузных полей в южном Огайо. Когда я был ребенком, единственное что я хотел — это попасть в компанию к художникам. Вырваться из южного Огайо и очутиться там, где что-то происходит.

Сейчас я живу в Остине, в Техасе. В целом, классное место. Повсюду масса художников и других творческих людей.

И знаете что? 90% моих наставников и коллег не живут в Остине. Они живут в интернете. Большая часть моих проектов, разговоров и творческих знакомств происходят в сети. Вместо реального общения в художественных студиях, я завел приятелей в твиттере и Google Reader.

Вся жизнь случайна.



8. Старайтесь быть хорошим человеком (потому что мир тесен)

Скажу об этом вкратце. Это единственная причина, почему я здесь — для того чтобы найти новых друзей.



Курт Воннегут сказал об этом намного лучше: «Я знаю только одно правило: нужно быть добрым, черт возьми». Золотое правило стало еще более ценным в нашем таком тесном мире. Важный урок: если вы говорите о ком-то в интернете, он это обнаружит. Все набирают свое имя в гугл-поиске. Лучший способ победить врагов в интернете — игнорировать их. Лучший способ приобрести друзей — говорить о них хорошо.



9. Будьте скучными (это единственный способ что-то сделать)

Как сказал Флобер: «Нужно быть правильным и последовательным в повседневной жизни — это позволит быть страстным и оригинальным в работе». Я скучный парень, работающий с 9 до 17, и живущий в тихом районе вместе с женой и собакой.

Весь этот романтический образ богемного художника, который употребляет наркотики, слоняется без дела и спит со всеми подряд, — полностью выдуман. Он предназначен для сверхчеловека или для того, кто хочет умереть молодым. Правда в том, что искусство требует много энергии. А энергии не будет, если тратить ее на посторонние вещи.

Вот несколько советов, которые принесли пользу лично мне:

— берегите себя;

— завтракайте, делайте пару подтягиваний, нормально спите. Помните, что я говорил раньше о том, что хорошее искусство идет из тела?

— не берите в долг;

— живите просто. Экономьте на каждой копейке. Свобода от финансовых стрессов означает свободу в искусстве;

— найдите дневную работу и держитесь за нее. Такая работа приносит деньги, связь с миром и рутинным распорядком. Закон Паркинсона гласит: работа заставляет лучше распределять время. Я работаю с 9 до 17 и занимаюсь творчеством ровно столько же, сколько занимался, работая по полдня.

— заведите календарь и дневник. Вам нужен список предстоящих и прошедших событий. Искусство требует постепенной работы. Совсем несложно написать странницу в день. Делайте это 365 дней в году, и у вас получится большая повесть. Календарь поможет вам планировать работу. Вот календарь, который я использовал, когда писал книгу.



Календарь показывает конкретные цели, помогает вам оставаться на плаву и с удовольствием зачеркивать выполненные задачи. Заводите календарь для любой цели. Разбейте выполнение задачи на маленькие промежутки времени. Превратите это в игру.



Для прошедших событий я предлагаю вести дневник. Это не регулярный журнал, а просто маленькая книжечка, в которую нужно заносить все, что вы делаете каждый день. Вы поразитесь тому, насколько полезным может быть такое ежедневное записывание, особенно через несколько лет.

Создайте крепкую семью. Это самое важное, что вам придется сделать. Хороший супруг будет не только вашим партнером, но и коллегой, другом, тем, кто всегда рядом.



10. Творчество — это отказ от ненужного

Часто художник бросает именно то, что в итоге делает его искусство интересным. В наш век информационного изобилия успеха добьются те, кто поймут, что нужно отбросить, чтобы сосредоточиться на том, что для них действительно важно. Посвящение себя чему-то означает отказ от других вещей. Это верно и в отношении искусства.

Творчество — это не только вещи, которые мы решаем включить, но и те, что мы исключаем. Или вычеркиваем. Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать.

Мысль три. Нет никакого предела совершенству точно так же, как нет и никаких "абсолютно невозможных вещей".
"Азбука романа" от Марка Твена:

1. Роман должен воплотить авторский замысел и достигнуть какой-то цели.
2. Эпизоды романа должны быть неотъемлемой его частью, помогать развитию действия.
3. Героями романа должны быть живые люди (если только речь не о покойниках), и нельзя лишать читателя возможности уловить разницу между теми и другими.
4. Все герои, и живые и мертвые, должны иметь достаточно веские основания для пребывания на страницах произведения.
5. Действующие лица должны говорить членораздельно, их разговор должен напоминать человеческий разговор и быть таким, какой мы слышим у живых людей при подобных обстоятельствах, и чтобы можно было понять, о чем они говорят и зачем, и чтобы была хоть какая-то логика, и разговор велся хотя бы по соседству с темой, и чтобы он был интересен читателю, помогал развитию сюжета и кончался, когда действующим лицам больше нечего сказать.
6. Слова и поступки персонажа должны соответствовать тому, что говорит о нем автор.
7. Речь действующего лица, в начале абзаца, позаимствованная из роскошного, переплетенного, с узорчатым тиснением и золотым обрезом тома “Френдшип”, не должна переходить в конце этого же абзаца в речь комика, изображающего безграмотного негра.
8. Герои произведения не должны навязывать читателю мысль, будто грубые трюки, к которым они прибегают по воле автора, объясняются их потрясающей сноровкой и тонким знанием ситуации.
9. Герои должны довольствоваться возможным и не тщиться совершать чудеса. Если же они и отваживаются на что-нибудь сверхъестественное, дело автора представить это как нечто достоверное и правдоподобное.
10. Автор должен заставить читателей интересоваться судьбой своих героев, любить хороших людей и ненавидеть плохих.
11. Авторская характеристика героев должна быть предельно точна, так чтобы читатель мог представить себе, как каждый из них поступит в тех или иных обстоятельствах.
12. Автор обязан:
- сказать то, что он хочет сказать, не ограничиваясь туманными намеками;
- найти нужное слово, а не его троюродного брата;
- не допускать излишнего нагромождения фактов;
- не опускать важных подробностей;
- избегать длиннот;
- не делать грамматических ошибок;
- писать простым, понятным языком."

И несколько полезных ссылок:

Школа Поэзии - самый полный курс лекций по основам стихосложения
Материалы по основам литературного мастерства
Сайт "Справочник писателя"
Русский писательский клуб - здесь можно пообщаться с единомышленниками
Отличная подборка книг о литературном мастерстве на форуме издательства "Эксмо"
ЖЖ-сообщество "Cправочник писателя" - как опубликовать и разрекламировать свою книгу

@темы: просто очень интересно, как они себе летят...

---

Он пишет эти стихи для других, но для кого я превращаю их в песни?

Am Em
Dm Am
Am Em
Dm Am

Dm Am
G Am
Dm Am
Fm E
________

Am Em Dm E

@темы: своё, музыка

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Подборка: Волки

Решила вывесить ту музыку, что у меня есть о волках и оборотнях. В общем, вот...
Не откажусь от помощи в поиске песен. А так же от помощи вспомнить то, что уже знаю

1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.

АПД №1

13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21. Вообще-то о собаке...
22.
23.
24.
25.

АПД №2

26.
27.
28.
29.
30.
31.
32.
33.
34.
35.
36.
37.
38.
39.
40.

Спасибо всем, кто помог и помогает!

запись создана: 27.10.2010 в 12:25

@темы: музыка, сказки

---

Как "оно"

В целом, всё потихоньку налаживается. Лечение проходит успешно. Неожиданно для себя, я добровольно принимаю лекарства.
"Ширялова" осталось всего лишь на пять дней, и курс закончен. Не, на сомом деле, кортексин - хорошая штука. После первого же укола мне всю ночь снились сны, причём приятные, а не как обычно.
Правда, условный рефлекс на бабушку остался: стоит только увидеть, и нервный срыв гарантирован. С её стороны даже ничего не надо.
И всё ещё огрызаюсь на каждое, не так сказанное, слово.
Спокойно на душе, но ничего, впереди ещё два семестра и Госы.